Фарукшин Раян - Не спешите нас хоронить… РЯДОВОЙ УСМАН
– У нас раненый. Он окочурится, если ему не помочь! – спрыгнул на землю Ковакс. – Кто-нибудь из вас шарит, как его откачать?
– Тащите его сюда, а машину свою бросайте, её бахнут, бля, не бахнули сейчас, так позже!
Вдвоём с Коваксом мы вытащили раненого и, через оконный проём, передали его Чумазому. Раненого подхватили несколько рук, унесли.
– Что делать будем? – посмотрел на меня Ковакс.
– Не знаю…
С бешеными самурайскими криками, перемешанными с нецензурщиной, из окон первого и второго этажей дома напротив, повыпрыгивали бойцы и побежали к нам:
– Чё стоим? Духи сюда прут! Тикать надо! Гаситесь! – прокричал один из них и нырнул в окно к Чумазому.
– Пацаны, пошли с нами! – залезая туда же, предложил другой. – Бегите, пока не поздно! Там боевиков – орда с граниками!
– А с коробочкой нам что делать?
– Подорвите её нахер! Гранаты в люк – и делу конец! Что её, духанам что-ли оставлять? Шевелитесь давайте, мы вас долго ждать не будем! Отходим, у нас проход есть, через канализацию. Прямо к блокпостам у Сунжы выйдем!
– Ну что, подорвём? – долго не думая, полез в карман за гранатой Ковакс.
– Да ты обалдел что-ли? Её духи ни разу поджечь не смогли! Сколько раз она меня спасала, родимая! Не дам её жечь! – я оттолкнул Ковакса и похлопал по броне, – Ага, тебе не жалко, ты на ней три дня, а я – всю жизнь!
– А чё ты так? Всё равно, бэшка – вещь казённая, домой ты её забрать не сможешь. Подорвём! Спишут на боевые!
– Ты иди с ними, а я здесь потусуюсь, может и прокатит нашару, – решился я.
– Смотри сам. Я, как найду бэтэр или танк, сразу приеду. Дёрнем потом её до наших. Не обижайся только.
– Всё нормально, беги уже!
– Ладно, Усман, счастливо!
Только Ковакс полез к торопящимся отойти к блокам бойцам, как из поворота вырулила БМП-2 и, громыхая траками и подбадриваемая криками сидящих сверху бойцов, остановилась у моих ног. Чуть не сшибли насмерть, идиоты!
– Кто? Откуда? Чего стоим? – высунулся из люка командир.
– Да мы не местные, из Генштаба мы, только вот прилетели к вам в президентском самолёте со стюардессами в коротких юбчонках! Хотим проверить наличие свежего белого хлеба с чёрной зернистой икрой в ваших сухпайках! – разошёлся Ковакс.
– Хватит трындеть, ты, балабол! Мы куда отсюда выедем? Дорогу знаете?
– А прям к Дудаеву на блюдечко и выедешь! – Ковакс никак не мог остановиться.
– Знаем, знаем, – я вступил в переговоры. – Нас туда подцепите?
– А чё такое?
– Да вон, проблемы некоторые есть, – указал я на нашу бэшку. – Гусеница, траки. Да фигня, дотащите!
– А далеко? – засомневался командир двойки.
– Пустяки. За углом!
– У нас ещё раненый есть. Помрёт скоро без помощи! – Ковакс вошёл в раж. – Или не веришь, генерал?
– Не ори! Раненый есть? А хер ли ты тогда время тянешь? Стоишь, хером болтаешь? Цепляйте!
Ковакс повозился с тросом, а я, с помощью двух пацанов, спрыгнувших с брони, вынес раненого из здания и сел с ним внутрь, на сиденье. Раненого держал на руках.
– Поехали!
Я, оказывается, устал, и меня нестерпимо тянуло ко сну. Глаза закрывались сами собой, пришлось покемарить.
– Эй, ты сам-то живой? – толкнули меня в бок. – Приехали!
Пока двое варёных солдат в окровавленных передниках искали носилки, я устал ждать, схватил раненого сам, и один понёс его в подвал пятиэтажки, к которой мы подъехали.
По лестнице, навстречу мне, поднимался пожилой мужчина с короткой седой бородой.
– Что у него? – поинтересовался бородач. – Я врач, с дежурства вот.
– Снайпер через броник пробил, падла.
Врач пощупал раненому пульс, и, приподняв веки, взглянул на зрачки. Затем, едва слышно произнёс:
– Помер твой дружок. Всё уже.
– Как так?
– Бывает…
Врач помог мне отнести несчастного к бэтру, в который собирали погибших.
– Тут пацаны знают своё дело, можешь оставить его им, – предложил он.
– Да они у вас варёные! Спят на ходу, когда у них под боком люди умирают!
– Успокойся. Не геройствуй! Они своё дело знают, и я своё дело знаю. На пятой войне уже. Афган, Баку, Абхазия, Ингушетия, тепер вот, Чечня. Когда закончится, знаешь? – врач похлопал меня по спине. – Оставляй, и уходи, не мешай работать.
Я согласился:
– На пятой… А это твои помощники, значит… Ладно, наверно знают, раз тут торчат. Ладно, оставляю. А куда я его? Он даже не из нашего батальона!
Что-то жуя, подошёл Ковакс:
– Выжил?
– Не, мёртвого мы, уже мы мёртвого привезли.
– А-а! Ладно, – причмокнул Ковакс. – А я, зато пирожков надыбал! Война войной, а обед по расписанию! Да, угостили. Есть и в Грозном добрые люди, не все же, как ты, жадные татары.
– А, пошёл ты, обжора! Человек тут помер, а тебе всё похеру, лишь бы пузо набить, козёл голодный! – сорвался я. – Пошёл ты! знать тебя не хочу, утроба!
– Ладно, успокойся, проехали…
Тридцать первое января, сегодня только тридцать первое января, ровно месяц моей войны в Грозном.
Месяц!
Месяц?
Я устал, я вдруг сердцем почувствовал, как я устал. От всего: от войны, от этой долбаной войны; от крови, её здесь слишком много, нашей крови; от постоянного грохота орудий, чтоб они заглохли все нафиг; от водки, зачем я столько этой гадости пью; от руин и их запахов, воняет тут везде; от себя, да, я устал от себя, такого жалкого комочка безмолвной и безвольной плоти, получеловека-полузомби. Чем я провинился, что я не так сделал, за что я здесь? За что нам это всё? И зачем, зачем?
Ну, погиб мой хороший друг – Санька Букач, и что, кому от этого стало лучше? А его родаки? Что они скажут, когда получат его бездыханное разорванное тело? А может, уже получили. И что, ЧТО? Стало кому от этого хорошо, стало? Да, Санька не хотел воевать, боялся погибнуть. "Мы все умрём, потому что мы – пушечное мясо!" – говорил он мне, а я убеждал его в обратном. Не убедил.
Ещё до Чечни, когда у нас набирали желающих поехать с миротворческой миссией в Абхазию, я подал заявление с просьбой включить меня в список миротворцев. Меня записали. Когда за неделю до отправки Санька узнал об этом, то сильно расстроился, уговаривал не ехать, говорил, что вряд-ли я оттуда живой вернусь. Я поверил, и кое-как договорился с командиром полка, чтобы меня оставили. Оставили.
Когда уезжали в Чечню, мы не знали куда едем, но Санька предчувствовал нехорошее, много нервничал, даже мяукать стал. Мяукал, как кошка, фиг отличишь. Худющий, рыжий как солнце, весь в веснушках, и мяукает…
Погиб в первом же бою.
Женька Жуков – сибиряк, спокойный как танк, рассудительный. Когда строились в Моздоке, Женька подошёл ко мне: "Боишься? А ты не бойся, мы же солдаты, а солдаты в России – как животные, быстро ко всему привыкают. И мы привыкнем. Переживём…"
Не пережили, то есть я-то может ещё и смогу, но он – уже точно нет.
Ваймер Женька, по кличке Немец, всем говорил, что он – русский, а не немец, да кто его слушал, этого еврея. Хороший был парень, начитанный, и что он в институт не пошёл, дурак, от армии бы отмазался. А теперь вот всё, поздно. Нет его. И никто не споёт нам его любимых песен, на гитаре не сыграет, не расскажет о жене красивой, о маме доброй, о просторах сибирских.
Пятков Димон, по прозвищу Фурункул, всё болел, да болел, бедолага парень. Как он, весь хворой, в военкомате медкомиссию прошёл – загадка. Вот дождь немного, или снег, так Димон встать не может, весь болячками покрывается, гнойничками, фурункулами. Лекарств наглотается, чаю попьёт, ляжет, одеялом накроется с головой и стонет.
Погиб Фурункул, сгинул под дождём ночью в Грозном.
Бородай Олег – хороший был офицер, никогда солдат без причины не дёргал, не бил, не обзывал, уважительно относился. И мы к нему так же старались, уважали.
Погиб Олег геройской смертью. До последнего, раненым, отстреливался из бойницы своей подбитой горящей коробочки, пока боевики не выстрелили, и не выстрелили в упор из РПГ. Граната угодила точно в бойницу.
Сосед, мой главный и любимый друг, сгорел в БМПшке связистов вместе с замкомбата Булатовичем, двумя связистами и неизвестным мне наводчиком-оператором.
Так получилось, что в ту злополучную ночь механ связистов был ранен, и Булатович решил посадить на его место Соседа. Меня на выезд не взяли, приказали спать.
Небо было звёздное-звёздное, и когда Сосед, как всегда, улыбаясь и шутя, выходил из красивого двухэтажного особняка, в котором отдыхали остатки нашего взвода, я отметил про себя, что неплохо бы стать сейчас космонавтом и слетать к этим звёздам. Посмотреть на мир сверху.
Сосед навсегда улетел на небо минут через сорок после нашего расставания. Впервые он поехал на задание без меня и сразу же получил в борт заряд из сдвоенной "Мухи" с близкого расстояния.
Четверо сразу насмерть. От них не осталось ничего. Пепел.
Связисту-очкарику, живым вылетевшему из люка, так не повезло. Ему, едва пришедшему в сознание, боевики отстреляли конечности и прокатились по туловищу на БМП.
